О работе, то есть.
Сегодня на заседании Правительства Москвы рассматривали вопрос о московских похоронных делах. Рассматривали тщательно, неспешно, в подробностях и внимательно. Чуть ли не три часа, ага. А мы, журналисты, все это слушали.
Впервые поняла, насколько упорно и настойчиво, вплоть до чисто физических реакций, организм может сопротивляться нелюбезной ему информации. После трех часов прослушивания выступлений о состоянии кладбищенских дел в Москве, у меня откровенно кружилась голова и подташнивало. Впрочем, не я одна такая нежная, головы шли кругом у нас у всех,мертвые вдоль дороги стояли и тишина.
Потом еще минут сорок сам глава "Ритуала" давал комментарии журналистам, рассказывая намдушераздирающие интереснейшие подробности типа цен на гробы с розовыми рюшечками кремацию и прочие жизнеутверждающие вещи. Полагаю, я с лица нехило сбледнула, потому что к концу этих сорока минут он начал посматривать на меня с чисто профессиональным интересом. Я на него, впрочем, тоже смотрела во все глаза, потому что он оказался похож одновременно на двух моих бывших начальников, и я, чиркая за ним ручкой по блокноту, все гадала, как это он так умудряется.
Я после этого сделала еще кучу дел, вернулась домой, легла поспать, встретилась с другом, но ощущение полной выпитости меня не оставляет. Хотела написать маленький (!) радостный пост - хрен там, меня как высосали. Не тема, а дементор, так безрадостно, как будто больше никогда ничего хорошего не произойдет. Слова приклеиваются друг к другу, как зажеванная жвачка, и так же гадко тянутся.
И вообще, мне не нравится регулярность появления этой темы в моей жизни. Я совсем не боюсь смерти, но, о Боже, как мне тяжка ее атрибутика и то, что делают с тем, что было человеком! Нет ничего кошмарнее попыток придать живой человечеcкий облик тому, что человеком быть перестало, и как лживы слова о "спящих в гробах" - нет ничего различнее, чем смерть и сон! Уж пусть смерть будет смертью, а не жуткой накрашеной куклой.
Насколько все же смерть чудовщино неестественна, насколько она уродлива, насколько она чужда нашей природе - в такие минуты я хоть чуть, но осознаю, почему до кровавого пота на челе молился в Гефсимании Иисус, как Ему, безгрешному и цельному, тяжек был ужас этой неестественности, этого отвратительного разрыва души и тела. Господи, Жизнь моя, какой же мукой был для Тебя крест, как Тебе это было страшно, и как полно Ты понимал этот страх!
Один только был коротенький телефонный звонок за сегодня, мягкой лапкой погладивший по сердцу, тихий свет настоящего, с ним можно и такой день пережить.
Сегодня на заседании Правительства Москвы рассматривали вопрос о московских похоронных делах. Рассматривали тщательно, неспешно, в подробностях и внимательно. Чуть ли не три часа, ага. А мы, журналисты, все это слушали.
Впервые поняла, насколько упорно и настойчиво, вплоть до чисто физических реакций, организм может сопротивляться нелюбезной ему информации. После трех часов прослушивания выступлений о состоянии кладбищенских дел в Москве, у меня откровенно кружилась голова и подташнивало. Впрочем, не я одна такая нежная, головы шли кругом у нас у всех,
Потом еще минут сорок сам глава "Ритуала" давал комментарии журналистам, рассказывая нам
Я после этого сделала еще кучу дел, вернулась домой, легла поспать, встретилась с другом, но ощущение полной выпитости меня не оставляет. Хотела написать маленький (!) радостный пост - хрен там, меня как высосали. Не тема, а дементор, так безрадостно, как будто больше никогда ничего хорошего не произойдет. Слова приклеиваются друг к другу, как зажеванная жвачка, и так же гадко тянутся.
И вообще, мне не нравится регулярность появления этой темы в моей жизни. Я совсем не боюсь смерти, но, о Боже, как мне тяжка ее атрибутика и то, что делают с тем, что было человеком! Нет ничего кошмарнее попыток придать живой человечеcкий облик тому, что человеком быть перестало, и как лживы слова о "спящих в гробах" - нет ничего различнее, чем смерть и сон! Уж пусть смерть будет смертью, а не жуткой накрашеной куклой.
Насколько все же смерть чудовщино неестественна, насколько она уродлива, насколько она чужда нашей природе - в такие минуты я хоть чуть, но осознаю, почему до кровавого пота на челе молился в Гефсимании Иисус, как Ему, безгрешному и цельному, тяжек был ужас этой неестественности, этого отвратительного разрыва души и тела. Господи, Жизнь моя, какой же мукой был для Тебя крест, как Тебе это было страшно, и как полно Ты понимал этот страх!
Один только был коротенький телефонный звонок за сегодня, мягкой лапкой погладивший по сердцу, тихий свет настоящего, с ним можно и такой день пережить.
