Надо было этот пост писать неделю назад. Или хотя бы три дня назад. Или хотя бы вчера. В общем, до того, как я посмотрела последнюю серию сериала и пока я еще была им очарована.
Возможно, я чего-то не поняла. Возможно, что-то недоосмыслила. Возможно, какой-то тонкий режиссерский замысел и намек остался непонятым. Но.
Не знаю, как у вас, но у меня создалось впечатление, что концовка у сериала ровно обратная той, что прописана в романе.
Это ж надо было последней фразой кино дать слова Раскольникова о том, что он-де виноват не в том, что убил, а в том, что "сделал явку с повинной, а теперь еще семь лет гнить на каторге".
И после этого тоскливая такая картинка их с Соней - Раскольников, весь в себе, и Соня с выражением лица простой русской бабы-страдалицы, за своего мужика безнадежно и безутешно несущая крест сибирской каторги. Она его любит, да. А он ее - нет. И, судя по картинке, не полюбит - у него на лице взгляд и нечто, а не просветление и не любовь.
Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. В первое мгновение она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него. Но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее и что настала же, наконец, эта минута...
Где?
Зачем?
Они положили ждать и терпеть. Им оставалось еще семь лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия! Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне всем обновившимся существом своим, а она - она ведь и жила только одною его жизнью!
Где, а?
Я понимаю, что я этим вопросом уже всех замучила и звучит он пафоснее, чем "доколе?.." но здесь-то я имею на это право? Это ж Достоевский, а не Роулинг, правда?
Где, вашумать, катарсис?
Где перерождение? Где евангельская надежда, нахрена было все это в тексте фильма - про воскрешение Лазаря, про Христа, четкое противопоставление Спасителя и людей-героев из теории Раскольникова, если в конце концов Раскольников упорствует? И где, в таком случае, основная мысль всего повествования? В чем, пристально я вас спрашиваю, смысл снятого? В чем смысл этих развешанных по стенам евангельских ружей - и в чем тогда принципиальная разница между продолжающимся самоубийством Раскольникова и единосекундным самоубийством Свидригайлова?
Если мне не изменяет память, Достоевский из издерганных от тяжести самовольно взложенного на себя креста нервов Раскольникова в конце выписывает начало покаяния и перерождения. Не до конца - только первый шаг, только первый вздох - но они есть, эти шаг и вздох! А в фильме нет. Книга заканчивается как будто обещанием новой книги, а фильм замыкает сам себя. Почему?
Роман ведь снимали любовно, бережно, нарадоваться не могла - но куда же в таком случае делась поразительно важная сцена отчуждения между Раскольниковым и остальными каторжниками? Там, где "тебя убить надо, ты в Бога не веруешь!"? Ведь это то дно, ниже которого Р.Р. падать некуда - и именно с него он начинает подниматься, обратно вочеловечиваться... Заполнять почти пустую телесную оболочку душой.
Но в фильме нет этой сцены. Времени, что ли, на нее не хватило? Кошмары Свидригайлова вырисовывать - времени хватило, и на длинноты времени хватило - а на демонстрацию последнего предела - не хватило. На сон Раскольникова в конце - не хватило времени, а ведь что это за сон!
Кстати, о кошмарах Свидригайлова - я понимаю, что эта панночка во гробе, неожиданно открывающая глаза - это правда страшно, но мне как-то казалось, что умершая девочка выглядела, что ли, более... невинно, хрупко, трогательно, страдальчески. А у этой вид больно... нахальный. Да, и, чтоб два раза не вставать, куда делся самый страшный кошмар Свидригайлова - где малютка-развратница, где самый ужас-то?
Впрочем, на Свидригайлова напраслину возводить не буду, важное в нем фильмом подтвердилось.
Свидригайлов страшен. Он и в книге предельно страшен, я параллельно с фильмом перечитывала Достоевского и просто физически не могла читать конечные сцены с его участием - с кошмарами и с самоубийством.
Но. В фильме он показан, как изначально обреченный, в книге его все-таки двоит, а в фильме он изначально нацелен на самоубийство, и это обедняет его образ. Скажем так, маловато порочности в облике - слишком много мрачности и осознанной обреченности. Все его "уеду в Америку", в романе до некоторой степени бравада - в фильме однозначно намек на самоубийство. Он обречен и в романе, но в романе он все-таки пытается вырваться за пределы себя, пусть и безнадежно. И в романе ему веришь. А в фильме нет, и даже когда он заявляет Раскольникову, что явился в Петербург "ради женщин" - так и хочется сказать в лицо: "врешь". И просто-таки не верится, что он хотя бы раз хотя бы из самовольства снял хотя бы одну проститутку. Нет порочности в этом Свидригайлове, не-ту. С таким выражением лица седьмую заповедь не нарушают.
Зато другая его сторона сохранена в полной мере.
Он страшен. Человек, загоняющий себя на всю вечность в "баню с пауками", не отвлекаясь ни на что. Это выворачивает душу посильнее всех терзаний Раскольникова, с которым носятся все, кому не лень. Потому что у Раскольникова есть путь наверх, странным образом в фильме не реализованный (еще раз спрошу: а зачем было снимать этот фильм?), а у Свидригайлова нет, и нет заглядывающих в глаза Разумихина, Сони, Порфирия Петровича, готовых подхватить и поддержать.
Не знаю, камрады, как вам, а мне Свидригайлов всегда был страшен не своими преступлениями, в которые, тем паче, Достоевский предоставил нам право верить или не верить, а внутренней обреченностью, тягучей, медленной и неотвратимой. Страшно все-таки, когда на шее человека меееедленно затягивается петля.
Страшно, когда человек сам очерчивает свою вечность, и она оказывается... известно, чем она оказывается у Свидригайлова. Страшно, когда человек тонет сам в себе, как муха в патоке. И страшно, когда он это в такой полноте сознает и ничего не может изменить. Поэтому Свидригайлов страшен и мучителен не меньше, чем в книге.
Но есть в фильме то, что плохо бесспорно.
Худо то, что в романе самоубийство Свидригайлова - это хоть призрачный, но выбор, пусть он над возможностью иного пути лишь посмеивается, но другой путь - есть. А в фильме - это не выбор ну прям совсем. В книге у него есть намек на свою Сонечку, а в фильме, видимо, решили так уж с Раскольниковым не зеркалить, и Сонечку-невесту отменили. А ведь она посверкивала светлячком спасения, хоть еле-еле, но посверкивала.
Вычеркнули невесту - и пуля в висок осталась единственным закономерным выходом.
Вслушайтесь - не отказом от надежды на спасение, как в книге, а единственным закономерным выходом. Практически подтверждением, что вечность - это баня с пауками. Ведь это логичный вывод: если путь спасения не дан, если выбора нет, то вечность и должна быть баней с пауками, ибо кто же позаботится об иной, более счастливой вечности?
И вот это, как хотите, катастрофа еще почище истории Раскольникова. Который, судя по всему, совершенно зря мотает свой срок - толку ему с этого не будет.
Мне особенно обидно, простите, что прыгаю от темы к теме, что втуне пропала евангельская составляющая - то, что у Достоевского и возражает Раскольникову, и спасительным призывом проходит по всему роману, крича: есть, есть Тот, Кто воскрешает, Кто и из гроба может поднять. Есть Тот, кто, не принимая славы от человеков, принял Божественную славу. Кто принес в жертву лишь Себя Самого и лишь Своей кровью выкупил Свою победу. Слава Христа не омрачена злодеяниями - Бог есть свет, нет в Нем никакой тьмы.
И Его власть - к спасению и к воскресению, и к оставлению грехов. К Нему можно прийти - и дышать тем воздухом, о котором говорил задохнувшийся Свидригайлов - воздухом жизни.
Но в конце никто из гроба не восстает, и, получается, тщетна вера Сони, которая, кстати сказать, так и не отдала Раскольникову обещанный крест - в романе отдала, а в фильме - не отдала. Что же получается, евангельская надежда... обманула? И, значит, все-таки - вечность в бане с пауками?
Снимать-то не страшно было?
Возможно, я чего-то не поняла. Возможно, что-то недоосмыслила. Возможно, какой-то тонкий режиссерский замысел и намек остался непонятым. Но.
Не знаю, как у вас, но у меня создалось впечатление, что концовка у сериала ровно обратная той, что прописана в романе.
Это ж надо было последней фразой кино дать слова Раскольникова о том, что он-де виноват не в том, что убил, а в том, что "сделал явку с повинной, а теперь еще семь лет гнить на каторге".
И после этого тоскливая такая картинка их с Соней - Раскольников, весь в себе, и Соня с выражением лица простой русской бабы-страдалицы, за своего мужика безнадежно и безутешно несущая крест сибирской каторги. Она его любит, да. А он ее - нет. И, судя по картинке, не полюбит - у него на лице взгляд и нечто, а не просветление и не любовь.
Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. В первое мгновение она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него. Но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее и что настала же, наконец, эта минута...
Где?
Зачем?
Они положили ждать и терпеть. Им оставалось еще семь лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия! Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне всем обновившимся существом своим, а она - она ведь и жила только одною его жизнью!
Где, а?
Я понимаю, что я этим вопросом уже всех замучила и звучит он пафоснее, чем "доколе?.." но здесь-то я имею на это право? Это ж Достоевский, а не Роулинг, правда?
Где, вашумать, катарсис?
Где перерождение? Где евангельская надежда, нахрена было все это в тексте фильма - про воскрешение Лазаря, про Христа, четкое противопоставление Спасителя и людей-героев из теории Раскольникова, если в конце концов Раскольников упорствует? И где, в таком случае, основная мысль всего повествования? В чем, пристально я вас спрашиваю, смысл снятого? В чем смысл этих развешанных по стенам евангельских ружей - и в чем тогда принципиальная разница между продолжающимся самоубийством Раскольникова и единосекундным самоубийством Свидригайлова?
Если мне не изменяет память, Достоевский из издерганных от тяжести самовольно взложенного на себя креста нервов Раскольникова в конце выписывает начало покаяния и перерождения. Не до конца - только первый шаг, только первый вздох - но они есть, эти шаг и вздох! А в фильме нет. Книга заканчивается как будто обещанием новой книги, а фильм замыкает сам себя. Почему?
Роман ведь снимали любовно, бережно, нарадоваться не могла - но куда же в таком случае делась поразительно важная сцена отчуждения между Раскольниковым и остальными каторжниками? Там, где "тебя убить надо, ты в Бога не веруешь!"? Ведь это то дно, ниже которого Р.Р. падать некуда - и именно с него он начинает подниматься, обратно вочеловечиваться... Заполнять почти пустую телесную оболочку душой.
Но в фильме нет этой сцены. Времени, что ли, на нее не хватило? Кошмары Свидригайлова вырисовывать - времени хватило, и на длинноты времени хватило - а на демонстрацию последнего предела - не хватило. На сон Раскольникова в конце - не хватило времени, а ведь что это за сон!
Кстати, о кошмарах Свидригайлова - я понимаю, что эта панночка во гробе, неожиданно открывающая глаза - это правда страшно, но мне как-то казалось, что умершая девочка выглядела, что ли, более... невинно, хрупко, трогательно, страдальчески. А у этой вид больно... нахальный. Да, и, чтоб два раза не вставать, куда делся самый страшный кошмар Свидригайлова - где малютка-развратница, где самый ужас-то?
Впрочем, на Свидригайлова напраслину возводить не буду, важное в нем фильмом подтвердилось.
Свидригайлов страшен. Он и в книге предельно страшен, я параллельно с фильмом перечитывала Достоевского и просто физически не могла читать конечные сцены с его участием - с кошмарами и с самоубийством.
Но. В фильме он показан, как изначально обреченный, в книге его все-таки двоит, а в фильме он изначально нацелен на самоубийство, и это обедняет его образ. Скажем так, маловато порочности в облике - слишком много мрачности и осознанной обреченности. Все его "уеду в Америку", в романе до некоторой степени бравада - в фильме однозначно намек на самоубийство. Он обречен и в романе, но в романе он все-таки пытается вырваться за пределы себя, пусть и безнадежно. И в романе ему веришь. А в фильме нет, и даже когда он заявляет Раскольникову, что явился в Петербург "ради женщин" - так и хочется сказать в лицо: "врешь". И просто-таки не верится, что он хотя бы раз хотя бы из самовольства снял хотя бы одну проститутку. Нет порочности в этом Свидригайлове, не-ту. С таким выражением лица седьмую заповедь не нарушают.
Зато другая его сторона сохранена в полной мере.
Он страшен. Человек, загоняющий себя на всю вечность в "баню с пауками", не отвлекаясь ни на что. Это выворачивает душу посильнее всех терзаний Раскольникова, с которым носятся все, кому не лень. Потому что у Раскольникова есть путь наверх, странным образом в фильме не реализованный (еще раз спрошу: а зачем было снимать этот фильм?), а у Свидригайлова нет, и нет заглядывающих в глаза Разумихина, Сони, Порфирия Петровича, готовых подхватить и поддержать.
Не знаю, камрады, как вам, а мне Свидригайлов всегда был страшен не своими преступлениями, в которые, тем паче, Достоевский предоставил нам право верить или не верить, а внутренней обреченностью, тягучей, медленной и неотвратимой. Страшно все-таки, когда на шее человека меееедленно затягивается петля.
Страшно, когда человек сам очерчивает свою вечность, и она оказывается... известно, чем она оказывается у Свидригайлова. Страшно, когда человек тонет сам в себе, как муха в патоке. И страшно, когда он это в такой полноте сознает и ничего не может изменить. Поэтому Свидригайлов страшен и мучителен не меньше, чем в книге.
Но есть в фильме то, что плохо бесспорно.
Худо то, что в романе самоубийство Свидригайлова - это хоть призрачный, но выбор, пусть он над возможностью иного пути лишь посмеивается, но другой путь - есть. А в фильме - это не выбор ну прям совсем. В книге у него есть намек на свою Сонечку, а в фильме, видимо, решили так уж с Раскольниковым не зеркалить, и Сонечку-невесту отменили. А ведь она посверкивала светлячком спасения, хоть еле-еле, но посверкивала.
Вычеркнули невесту - и пуля в висок осталась единственным закономерным выходом.
Вслушайтесь - не отказом от надежды на спасение, как в книге, а единственным закономерным выходом. Практически подтверждением, что вечность - это баня с пауками. Ведь это логичный вывод: если путь спасения не дан, если выбора нет, то вечность и должна быть баней с пауками, ибо кто же позаботится об иной, более счастливой вечности?
И вот это, как хотите, катастрофа еще почище истории Раскольникова. Который, судя по всему, совершенно зря мотает свой срок - толку ему с этого не будет.
Мне особенно обидно, простите, что прыгаю от темы к теме, что втуне пропала евангельская составляющая - то, что у Достоевского и возражает Раскольникову, и спасительным призывом проходит по всему роману, крича: есть, есть Тот, Кто воскрешает, Кто и из гроба может поднять. Есть Тот, кто, не принимая славы от человеков, принял Божественную славу. Кто принес в жертву лишь Себя Самого и лишь Своей кровью выкупил Свою победу. Слава Христа не омрачена злодеяниями - Бог есть свет, нет в Нем никакой тьмы.
И Его власть - к спасению и к воскресению, и к оставлению грехов. К Нему можно прийти - и дышать тем воздухом, о котором говорил задохнувшийся Свидригайлов - воздухом жизни.
Но в конце никто из гроба не восстает, и, получается, тщетна вера Сони, которая, кстати сказать, так и не отдала Раскольникову обещанный крест - в романе отдала, а в фильме - не отдала. Что же получается, евангельская надежда... обманула? И, значит, все-таки - вечность в бане с пауками?
Снимать-то не страшно было?
